О чем расскажут жирные пятна со страниц древних книг

Как проникнуть в душу людям, жившим столетия назад, — понять, во что они верили и что их волновало? Для этого историкам приходится изобретать хитроумные методы изучения незначительных на первый взгляд следов деятельности человека. Историк Кэтрин Руди, измеряя пятна от пальцев читателей на полях средневековых рукописей, выясняла, как именно и каким святым те молились.

Может, рукописи и не горят, но они

легко пачкаются. Это лучше всего известно Кэтрин Руди, историку-медиевисту из старейшего в Шотландии университета в Сент-Эндрюсе. Она не реставратор и не борется с жирными пятнами на страницах средневековых кодексов, а наоборот, выискивает их, измеряет и систематизирует. То, что для других лишь уродливый темный налет или грязь, испортившие прекрасную миниатюру, для Руди — «подпись», оставленная в книге читателем. Побочный продукт благочестия, след сотен и тысяч прикосновений, знак того, на каких страницах владелец рукописи дольше всего задерживался и к каким местам возвращался чаще всего.

Английская миниатюра XII века из Жития святого Кутберта: средневековый писец за работой. В правой руке держит перо, в левой — нож, которым выскабливали ошибки и делали проколы для разлиновки листа

Кэтрин Руди догадалась, что эти знаки могут помочь лучше понять тех людей, которые в XIV–XV веках тратили огромные суммы (скажем, заработок городского ремесленника за несколько месяцев) или даже целые состояния, чтобы заказать рукописный Часослов или том с житиями святых. Руди задумала поверить благочестие алгеброй и для этого обзавелась денситометром — прибором, который определяет степень потемнения объекта (денситометры разных конструкций используют, чтобы проверить плотность проявленных фотопленок, измерить тонировку автомобильных стекол или оценить состояние костей больного).

Обследовав двести средневековых рукописей, Руди решила выяснить, какие молитвы их владельцы читали чаще всего и каких святых усерднее других призывали.

Святой ежедневник

В «Имени розы» Умберто Эко серия убийств, совершенных в бенедиктинском монастыре, связана с охотой за книгой — вторым томом «Поэтики» Аристотеля. Этот труд, который философ посвятил комедии, считался утерянным, но его единственный, скрытый от читателей список хранился в библиотеке аббатства (на самом деле, увы, этот текст до наших дней не дошел). Монахи, добравшиеся до вожделенной рукописи, где Аристотель рассуждал о силе смеха, пытались разделить слипшиеся листы, слюнявили пальцы и умирали от яда — старец Хорхе, охранявший секреты библиотеки, пропитал им заветные страницы.

Средневековые читатели, которых изучает Кэтрин Руди, возможно, тоже слюнявили пальцы, но они тянулись не к запретному знанию, а к уставному церковному благочестию.

Чтобы приучиться к молитвенной дисциплине, заручиться поддержкой святых и всегда иметь под рукой спасительные образы Христа и Богоматери, требовался Часослов. Французские или английские аристократы и выходцы из upper middle class XIV–XV веков — какой-нибудь купец из Дельфта или судейский из Брюгге — охотно приобретали роскошные манускрипты со множеством миниатюр либо рукописи поскромней, изготовленные на поток. Не забудем и о тщеславии. Изысканно украшенный

Часослов — демонстрация богатства и такой же атрибут статусного потребления, как иконы в золотых окладах, которые часто вешают в кабинетах современных чиновников, даже если те вовсе не религиозны.

Нидерландский Часослов конца XV века, на котором изображен обряд Благовещения

Часослов — это нечто среднее между молитвенником, кратким курсом духовного самосовершенствования и ежедневником. Практический гид, помогающий сориентироваться в молитвах, которые следовало прочесть за день, в каждый из восьми канонических часов, на которые делился ежедневный круг богослужений: от утрени, еще до рассвета, до повечерия, перед отходом ко сну.

Часослов открывался календарем, где были указаны церковные праздники на каждый день. Затем шли молитвы, обращенные к Богоматери — главной заступнице за человечество, затем текст заупокойной службы, семь покаянных псалмов, а также молитвы, адресованные популярным святым. Их обычно выстраивали «по ранжиру»: от Девы Марии и архангела Михаила, главнокомандующего небесных сил, к апостолам, мученикам, святителям и так далее. Святые жены, мученицы и благочестивые вдовы шли в конце списка — гендерного равноправия не приходилось ждать и в царствии небесном.

Многие Часословы украшались миниатюрами, изображавшими Деву Марию, Распятие, эпизоды из детства Христа или его страстей, сценами погребения или видами кладбищ, где мертвецы охотились на живых, фигурами евангелистов и святых. Эти образы были нужны не только для услаждения взора (хотя, конечно же, и для него), но и как опора в молитве.

Чтение как тактильная практика

Кэтрин Руди стала строить графики распределения потемнений (то есть жира от пальцев) на страницах Часослова. Страницы изготавливались не из бумаги, тогда только начинавшей входить в употребление, а из пергамена — тонко выделанной овечьей, козьей или телячьей кожи.

Читатель не просто скользил взглядом по строчкам. Он прикасался к одним и тем же листам, прикладывался губами к одним и тем же ликам святых, к которым были бращены его просьбы и надежды. Средневековое благочестие было исполнено благоговения перед сакральными образами, однако обходилось с ними довольно фамильярно.

В сцене бичевания Христа, изображенной в нидерландском Часослове XV века, читатель выскоблил лица и руки палачей 

Случалось, что читатели вырывали из книги лист с полюбившимся им святым или вырезали его лик из листа, чтобы превратить его в  амулет и никогда с ним не расставаться: носить, прижав к телу, или пришить к одежде. Порой читатели шли еще дальше и соскабливали с лиц или фигур святых красочный слой. Этот чудодейственный порошок можно было собрать в мешочек либо, растворив в воде или в вине, выпить, надеясь на то, что он принесет желанное исцеление.

Чем насыщеннее пятно на странице, тем чаще к ней возвращался читатель. Чем популярнее тот или иной святой, тем темнее его лик и грязнее поля вокруг его изображения. С годами отпечатки пальцев наслаивались друг на друга, образуя пятна, совсем не похожие на потемнения от сырости. Часословы передавались из поколения в поколение, у каждого из читателей могли быть свои привычки, каждый держал лист по-своему и оставлял пятна чуть в стороне от своих предшественников.

Конечно, никто не может гарантировать, что все отпечатки принадлежат именно средневековым читателям, а не какому-нибудь коллекционеру XIX века, который изо дня в день с наслаждением перелистывал удачно купленный фолиант. Однако грязных рукописей слишком много.

Большинство из них явно успело запачкаться до того, как в XVI веке протестанты отказались от культа святых и Девы Марии, а католики перешли с рукописных молитвенников на печатные. С тех пор средневековые манускрипты вышли из молитвенного оборота и постепенно переместились из часовен в частные коллекции и библиотеки, где их холили и старались не пачкать.

Загробная амнистия

Кэтрин Руди выяснила, что грязь от отпечатков концентрируется прежде всего вокруг тех молитв, за которые была обещана индульгенция — освобождение от будущих мук чистилища на десятки и сотни лет (в более поздние времена, после своеобразной «инфляции», даже на тысячи и десятки тысяч лет).

Перед самими молитвами часто шли «рубрики» — инструкции и «рекламные объявления» одновременно. Они уточняли, как следует читать молитву и как много духовных благ человек может стяжать с ее помощью. «Всякий, кто с благочестием взглянет на нерукотворный лик Христа, получит от папы Римского 300-дневную индульгенцию и не умрет внезапной или дурной смертью в тот день».

Или: «Всякий, кто прочтет эту молитву с истинным сокрушением и преклонив колена, получит трехлетнюю индульгенцию от папы Петра, а также 30-дневную индульгенцию от каждого из 30 пап и 40-дневную индульгенцию от каждого из 30 епископов. Папа Иннокентий подтвердил ее силу и добавил еще 200 дней индульгенции».

Страх перед внезапной смертью — вообще один из главных двигателей позднесредневекового благочестия. Умереть скоропостижно (сегодня многим это кажется скорее плюсом) значит, умереть не подготовившись, то есть не успев исповедаться и причаститься. Тем самым рискуя угодить прямиком в ад, откуда не будет возврата.

Следы грязи на английской богослужебной книге XV века

В одном Часослове XV века, принадлежавшем монахиням, пик загрязнения приходится на историю об аббатисе, которая, лежа на смертном одре, увидела толпу окруживших ее бесов. Она тотчас же принялась читать молитву, и ей на помощь пришла Богоматерь с сонмом ангелов, которые прогнали агрессоров. После этого утешительного рассказа идет текст той самой молитвы, которая спасла аббатису, и, как обещано, защитит от атаки дьявола всякого, кто ее прочтет. Заодно — на случай, если умерший попадет не в рай (на это мало кто рассчитывал), а в чистилище — ему полагалась 100-дневная индульгенция. Именно к этому тексту владелица Часослова возвращалась снова и снова.

Небесные приоритеты

Одна из непременных частей Часослова — молитвы святым: от универсальных заступников, которых почитали по всему христианскому миру, до чудотворцев местного масштаба, мало известных за пределами своего города или монастыря. Ко многим из них обращались за помощью в любых жизненных перипетиях и за избавлением от любых болезней;  у других была более узкая специализация.

Например, cвятая Маргарита покровительствовала беременным и помогала им благополучно родить; святую Цецилию призывали при болезнях глаз (потому что ее саму, по преданию, ослепили), а святая Екатерина (ее обезглавили) стала надеждой для страдающих мигренью. Другие святые покровительствовали отдельным профессиям, как святые Косьма и Дамиан — врачам, а кто-то — целым городам и королевствам. Англичане считали своим небесным патроном святого Георгия, а шотландцы, их заклятые друзья и соседи с севера, — святого Андрея.

Мы и без всякого денситометра знаем, как расцвел культ святых в позднее Средневековье и кто из небесных патронов пользовался тогда у европейцев особым почетом. Однако Кэтрин Руди придумала, как заглянуть через плечо владельцу конкретного Часослова, как выяснить, кому он молился усерднее всего (а значит: что его волновало), даже если от него не осталось и имени.

Не удивительно, что устойчивым «спросом» пользовались святые, защищавшие от чумы — этого бича позднего средневековья (прежде всего святой Себастьян — вспомним юношу, пронзенного тучей стрел, которого так любили изображали старые европейские мастера). В явном фаворе были и святые, за молитвы которым обещали серьезные бонусы.

Если не удавалось отсрочить смерть, следовало хоть как-то улучшить свое положение в мире ином, а для этого обратиться, например, к святому Эразму: «Всякому, кто станет читать сию молитву с благочестием и сокрушением сердца каждое воскресенье, Господь дарует то, что ему надобно, и он не умрет дурной или внезапной смертью, и примет Святое Причастие и последнее помазание, и будет избавлен от всех врагов, и получит индульгенцию на 140 дней».

Не грязью единой

Помимо грязи, читатели оставляют в книгах множество разных следов, за которыми потом охотятся дотошные филологи и искусствоведы: пространные комментарии на полях, односложные пометки — от одобрительного «Sic!» до презрительного «Подлец и сволочь!» А еще подчеркивания, рисунки, замысловатые каракули или просто загнутые листы. Корпус помет Вольтера на страницах почти двух тысяч книг из его библиотеки, некогда купленной императрицей Екатериной II, занял семь увесистых томов. Такие записи на полях называют маргиналиями.

Намного более сложные методы историки применяют, чтобы «разговорить» палимпсесты — рукописи, в которых под видимым текстом скрыт другой текст, некогда выскобленный или смытый.

Пергамен был дорог. На один фолиант порой требовалось целое стадо овец или коз. Менее ценные тексты (например, сочинения античных — языческих, а значит, идейно чуждых классиков) в раннее Средневековье часто смывали или выскабливали, чтобы на чистом листе записать то, что казалось более ценным, — труды отцов церкви или молитвы. Бывают и палимпсесты в несколько этажей. Например, рукопись из Египта, ныне хранящаяся в Британской библиотеке, где перевод X века Иоанна Златоуста на сирийский написан поверх трактата по латинской грамматике VI века, а под ним скрыты переписанные в V веке «Анналы» римского историка Грания Лициниана.

В некоторых рукописях старый текст все еще просвечивает и его можно разобрать невооруженным глазом. Там, где он вымаран более тщательно, его в XIX веке научились извлекать на свет с помощью химикатов. Правда, они заставляли «подтекст» проявиться, а потом безвозвратно уничтожали все написанное на листе. В XX веке придумали, как читать поблекшие фразы, не повреждая рукописи, с помощью ультрафиолетовой и инфракрасной съемки. Под ультрафиолетовым излучением в тех местах, где чернила стертого текста изменили химический состав пергамена, он начинает светиться, и контраст повышается. 

Недавно на помощь пришел еще один метод, который позволяет выбивать показания даже из тех палимпсестов, которые раньше упорно хранили молчание. При мультиспектральной съемке лист фотографируют в десяти-двенадцати электромагнитных диапазонах, а потом цифровым способом собирают кадры в один — в результате верхний и нижний тексты, которые раньше были почти идентичны по цвету, оказываются разноцветными.

Этот метод помог раскрыть секреты знаменитого Архимедова палимпсеста — под греческой богослужебной рукописью обнаружили переписанный тремя веками раньше текст Архимеда, который смыли апельсиновым соком и выскоблили ножом. А после мультиспектральной съемки и рентгенофлуорисцентного анализа выяснилось, что помимо семи сочинений Архимеда (два из них больше нигде не сохранились) палимпсест скрывал и другие тексты нескольких античных авторов.

Пожалуйста, тише!

Когда европейцы научились читать молча

Попробуйте прочесть фразу «inthebeginning-godcreatedtheheavenandtheearth». Даже если у вас хороший английский и вы быстро поняли, что это первые строки библейской Книги Бытия, смысл трудно уловить, молча сканируя текст глазами, — его хочется прочитать вслух или пробормотать под нос. Примерно так выглядело большинство позднеантичных и раннесредневековых рукописей — никаких пробелов между словами, заглавных букв, знаков препинания и прочих зацепок, которые бы помогали взгляду ориентироваться на странице.

Часто пишут, что чтение про себя — это изобретение Средневековья. Отчасти так и есть. В Древнем Риме обычно читали, вполголоса проговаривая текст, либо слушали, как читает раб или кто-то из друзей, собравшихся на литературный вечер. Римские писатели диктовали свои сочинения секретарю. Письменное слово еще не оторвалось от устного. Молчаливое чтение существовало, но было делом не самым обычным. Один из отцов западной церкви Аврелий Августин (354–430) с удивлением отмечал, что епископ Амвросий Миланский умеет читать в абсолютной тишине: «…Глаза его бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос и язык молчали».

Чтение про себя стало распространяться лишь в период раннего Средневековья. С VII–VIII веков в рукописях из Англии и Ирландии и других земель, где латынь была предельно далека от родных языков монахов-германцев и кельтов, постепенно появляется деление фраз на слова. Текст часто выстраивается в два столбца, по десять-пятнадцать букв, — так, чтобы их было легче охватить взглядом не проговаривая. Со временем на страницах возникает множество «дорожных знаков»: инициалы в начале строки, красные строки, все более многочисленные заголовки и подзаголовки.

Молчаливое чтение распространялось в монастырях, где устав большую часть дня требовал хранить тишину. Но за пределами мира монахов новая практика внедрялась медленно. У мирян, даже если они были грамотны, чтение еще долго оставалось коллективным занятием. Государи и аристократы чаще слушали рыцарские романы или хроники о былых временах, чем читали их сами.